Вчера, когда я увидела первые фото горящего Нотр-Дама. Я никому не скинула ничего, никому не сказала. На сообщения ничего не отвечала кроме «я знаю», «увы».
Не потому что мне было все-равно, а потому что горевать было слишком рано, а моя надежда - это хрупкое и нежное чувство, которое слишком легко спугнуть. Было страшно и больно отвечать.
Не смотрела на видео падающего шпиля. Проходила мимо оплакивающих постов, потому что в голове билось - рано плакать, рано оплакивать, нужно надеятся. Нотр-Дам уже горел, почти все готические здания пережили хоть один пожар.
Я думала об одном, как мы с папой приехали в Париж, как поехали туда, как Нотр-Дам стал первым моим готическим собором, как я зашла в него, обернулась на огромный витраж, и мое сердце замерло.
Но собор - это не шпиль, не своды, не картины и не витражи. Собор - это даже не стены. Все из этого вместе, но ничего из этого по отдельности. Собор - это место. Это крипта, это кости, это память. Память о каждой прочитанной молитве.
Чтобы сжечь такое, нужно прицельно жечь дотла. Поэтому место для надежды оставалось.
Сегодня я просыпаюсь, а в ленте - белые стены Нотр-Дама, золотой крест без пятен гари. Стены, которые стоят так, будто я была там вчера, а не десять лет назад.
И кто- то уже пишет про символизм - мол, сгорел символ Франции. Но я с теми, кто пишет вот что - в страстную неделю собор Парижской Богоматери загорелся, но не сгорел. И пожарные зашли в собор, а там белые стены и нетронутый крест. И тысячи католиков (и не только) по всему миру молятся вместе о спасении собора.
Если не так выглядит пасхальное чудо Господне, то я уже не знаю.
Не плакала вчера, но плачу сегодня - от радости, облегчения и любви.